ГлавнаяАктуальноГубернияЗемлякиАвтопанорамаОбразованиеКультураПравославиеЗдоровьеСпортПравопорядок
СОЦСЕТИ



Служба по контракту

Нацпроекты


СВОИХ НЕ БРОСАЕМ!

ОБЪЯСНЯЕМ

СТРАТЕГИЯ

ПАМЯТКА

CЛУЖБА ЗАНЯТОСТИ


ОФИЦИАЛЬНЫЕ САЙТЫ
Официальная группа газеты "Рабочая Балахна" ВК
Официальный сайт администрации Балахнинского района
Официальная группа администрации Балахнинского района ВК
УСЗН Балахнинского района
Балахнинский музейный историко-художественный комплекс
Отдел вневедомственной охраны г. Балахна
Городской портал Балахна.РУ

Добро пожаловать на сайт газеты "Рабочая Балахна" (16+)


Земляки

09:00 10.12.2018| Земляки | Версия для печати

Георгий Васильевич Волков. "Я мечтал о слове...

"Я мечтал о слове...
...но оно
Где-то лишь мерцало тайным светом,
Зрело как смородное вино,
В погребе, который был неведом".

Г. Волков "Язык любви"



5 декабря 2018 года исполняется 90 лет со дня рождения Георгия Васильевича Волкова (05.12.1928 - 10.02.2018), журналиста, сотрудника газет "Рабочая Балахна" и "Красный Сормович" и, прежде всего, хорошего русского и советского поэта, что должно быть особенно дорого нам, его землякам.

Что такое поэт? Лауреат Нобелевской премии по литературе Иосиф Бродский неоднократно высказывал мысль, что в отношениях поэта и языка часто неправильно делают акцент, - и на самом деле не язык - средство поэта, а наоборот - поэт - средство языка. Настоящие поэты рождаются для того, чтобы собрать, сосредоточить в своих строках то лучшее и ценное, что язык, повседневная и даже культурная "образованная" речь не могут выразить без особого, способного на это человека. Человека, способного увидеть и раскрыть сокровища, хранящиеся в языке, сделать их явными и понятными нам. Георгий Васильевич - поэт, посвятивший себя своей малой родине, впитавший с детства Пырский и Лукинский, Балахнинский говор, местный темп речи, способ выражать мысль и многое другое, что часто даже трудно осознать.

Он слушал и слышал свое время - время войны и послевоенного энтузиазма, жажды социалистических преобразований. Он сумел расслышать и передать нам отголоски далекого дореволюционного прошлого и православной веры - через любовь к своей семье, к ее истокам, к дедам и прадедам. Он честно, без фальши, выполнял работу поэта, следовал своему предназначению - и потому его лучшие стихи так близки к вершинам русской поэзии. И потому его творчество в целом - это, скорее всего, наш с вами самый важный голос в огромном вневременном потоке русского языка, наше общее достояние. И потому нам важно знать его стихи, говорить о них, опираться на них.

Своими корнями Георгий Васильевич крепко связан с родными Лукино и Пырой, со всей бывшей Большекозинской волостью. Он родился 90 лет назад в обычной рабоче-крестьянской семье, почти ничем не отличавшейся от большинства местных семей. Все это были бывшие (до 1865 года) государственные крестьяне, никогда не знавшие помещика. Когда-то давно, с XVI века до 1764 года этими землями владела Троице-Сергиева Лавра, но и тогда положение крестьян было достаточно свободным. Из-за бедности земель люди здесь издревле занимались ремеслами и торговлей, "волжскими судовыми работами", часто искали работу на стороне. Многие занимались судостроением, в XVIII и XIX веках в близлежащих затонах из года в год строились местными крестьянами и зимовали знаменитые волжские расшивы.

Также здесь занимались мелким предпринимательством, делали кирпич из местных глин, картофельную патоку, на островах сажали капусту, солили и продавали на Нижегородской ярмарке. Это был свой, особый, устоявшийся за века мир, выстроенный от семьи и небольшой сельской общины; но это был мир открытый - благодаря Волге, Костромскому тракту и Нижегородской ярмарке. Мир этот начал меняться с

появлением в 1848 году Сормовского завода. Тогда местные крестьяне начали превращаться в наемных рабочих, пролетариат. Но, согласитесь, до конца это превращение не произошло до сих пор - и многие до сих пор каждый день возвращаются от станка к родному дому и огороду, к рыбалке, грибам и ягодам.

Мужскую линию предков Георгия Васильевича можно проследить до XVII века. В своих воспоминаниях Георгий Васильевич с большой любовью пишет о своем деде, Николае Федоровиче Волкове, родившемся в 1855 году. Он был грамотным, в его доме хранились книги, довольно серьезная для крестьянской семьи библиотека. Брат Николая Федоровича, Павел с 1908 по 1916 год был попечителем Лукинской школы, награжден памятной медалью в честь 25-летия открытия церковно-приходских школ.

Очевидно, это стремление предков Георгия Васильевича к грамотности, интерес к образованию, литературе - одна из необходимых причин становления его как поэта и журналиста. Отец Николая и Павла, Федор Павлович (1821-1895) был сыном Павла Андреевича Волкова (род. прим. 1763-65гг. от 1-й жены). Пра-пра-прадед поэта Андрей Федорович Волков (около 1725 - 06.07.1804) во втором браке был женат на Балахнинской мещанке Матроне Степановне Бакалдиной (1764 г.р., брак 1781-82 года), чья бабушка Мавра Иванова, вдова Кузьмы Бакалдина упоминается свидетельницей в одном из дел Балахнинского городового Магистрата, разобранных и опубликованных В.Г. Короленко. Дочь Андрея Федоровича Акулина (1764 - 1842) вышла замуж за крестьянина деревни Лукино Якова Васильева Канатова.

Она - мать известного лукинского судопромышленника Николая Яковлевича Канатова (1799 - 1882). Очевидно, в период конца XVIII - середины XIX века эти семьи активно участвовали в "Волжских судовых работах" и были связаны не только родственными, но и экономическими отношениями. Как и большинство крестьян Большекозинской волости того времени, мужчины этих семей примерно с 19-20 лет ходили бурлаками, о чем свидетельствуют многочисленные договоры в маклерских книгах Балахны и Нижнего Новгорода. А брат Федора Павловича, Алексей, после нескольких лет бурлачества тоже стал судопромышленником - он владел собственной расшивой и заключал с купцами договора на поставки муки до Рыбинска. На одном из Лукинских домов долгое время сохранялась резная фризовая доска с его именем-отчеством.

Четырежды прадед Георгия Васильевича, Федор Андреевич (1706 - 1760) - последний общий предок всех Лукинских Волковых, от трех его сыновей - Андрея, Устина и Данилы стал разветвляться местный род Волковых. Его отец, Андрей Кондратьевич, в документах не упоминается, но его имя-отчество реконструируется по записям о других Волковых. Фамилия Волковых впервые упоминается в документах 1740-х годов. Наконец, самый древний документально засвидетельствованный представитель рода - Кондратий Иванов, он упоминается в переписи деревни Лукино 1678 года. Это 8-е поколение предков Георгия Васильевича.

Мама Георгия Васильевича, Антонина Федоровна Шулындина - также из старого местного рода, в переписи 1721 года по деревне Пыра фамилия Шулындин упоминается дважды, да и некоторые другие жители этой деревни впоследствии также писались Шулындиными. Поэтому она должна была существовать как минимум с XVII века. Из рода Шулындиных в конце XVIII века вышел в Балахнинское купечество Иван Васильевич Шулындин. Бабушки Георгия Васильевича - Евдокия Васильевна Волкова (Бебенина) родом из Ляхова, Александра Шулындина (Рысева) - из Лукино, но Лукинская ветка Рысевых происходит из Малого Козино, а в Малое Козино они в конце XVIII века перебрались из Сормово... Если исследовать родословную каждого местного

жителя, то в конечном итоге окажется, что вся Большекозинская волость связана узами родства и уходит это родство все глубже и глубже - как минимум в XVI век...

Факты биографии Георгия Васильевича хорошо известны тем, кто следил за его творчеством. Они не один раз упоминались в газете "Рабочая Балахна", сборниках стихов. Он родился в деревне Пыра, учился в начальной Лукинской, семилетней Малокозинской и Большекозинской средней школах. Видимо, он очень рано понял свое предназначение, и очень серьезно к нему относился.

Личные дневники 17-летнего Георгия Волкова полны размышлений великих деятелей культуры о природе литературы, искусства, их задачах, художественной ценности тех или иных подходов, взглядов, а также выписанных стихотворений.

Кроме известных тогда всем школьникам Советского Союза Короленко, Белинского и Чернышевского, Н. Островского в этих выписках можно с удивлением обнаружить имена Шекспира, Гете и Эккермана, Лопе де Веги, Эсхила, Гомера, церковного композитора XVI века Палестрины и других. До армии Георгий Васильевич некоторое время работал в Балахнинской редакции радиовещания и в газете "Красный Сормович".

В 18 лет был призван и попал в строительные войска, на строительство Московского университета. Его первые публикации относят обычно к этому периоду, к 1948-49 годам. Однако из публикации от 12.09.1948 года в газете "Строитель" (хранится в личном фонде поэта в Балахнинском архиве, ф. 1825 оп. 1 д. 86 л. 1) мы узнаем, что он начал печататься еще в годы войны, и что ранние стихи были посвящены, конечно же, борьбе с фашистскими оккупантами, наполнены верой в Советский народ, в его будущую победу над фашизмом.

Кроме "Строителя", его стихи публиковались в газете Московского военного округа "Красный воин", в "Московском комсомольце". При его участии при газете "Строитель" было организовано литературное объединение "Высотник". Союз писателей СССР и Московская писательская организация направила для проведения занятий объединения студентов Литературного института. На занятиях читались лекции по теории литературы, проходили встречи с известными авторами. О стихах Георгия Васильевича тепло отозвалась Маргарита Алигер. "Высотник" существовал еще довольно долгое время, его занятия впоследствии посещали многие будущие известные поэты.

По окончании службы, несмотря на возможность остаться в Москве, учиться в Литературном институте, Георгий Васильевич вернулся в Балахну и долгие годы проработал в газете "Рабочая Балахна" ответственным секретарем, заместителем редактора. В 1973 году он вернулся в "Красный Сормович", где работал до выхода на пенсию. И при "Рабочей Балахне", и при "Красном Сормовиче" Георгий Васильевич создавал поэтические кружки, вел литературные странички, занимался с начинающими авторами.

Его произведения публиковались в газетах "Рабочая Балахна", "Красный Сормович", "Ленинская Смена", "Горьковская правда" - "Нижегородская правда", журнале "Нижний Новгород". Его творчество ценили поэты М. Шестериков, Б. Пильник, А. Люкин, Ф. Сухов, Ю. Адрианов, А. Фигарев. Вышло несколько поэтических сборников с его участием. Так, сборник поэтов - горьковчан 1961 года был назван по строке из его стихотворения "Пусть поют соловьи". Наиболее полный сборник Георгия Васильевича - "Здесь на росах настояно слово" был издан в 1997 году в Балахне.

Появление хорошего поэта - всегда чудо. Ни факты биографии, ни знакомство, ни родство и часто даже ни специальное образование не делают человека поэтом. В случае Георгия Волкова, может быть, мы можем немного догадаться, почему так случилось. "Труд родителей не имеет никаких нормативов, он составляет тот неоплатный долг, который всю жизнь (лежит) на плечах детей, понуждая их помнить о благодарности за возникновение их на этом прекрасном свете. Почему именно я из миллионов других <...> вышел из небытия, ступив в

мир Солнца из материнской утробы? Почему именно я стал таким счастливчиком?" - пишет он в своей "Автобиографии". Это странное, большое, личное чувство счастья, родства, связи с родителями, бабушками, дедушками, родным домом, родной землей, и через все это - можно сказать, со всей Вселенной - один из самых важных мотивов и двигателей творчества поэта, основа самостоятельности его чувств, мыслей, его слов. Через него он увидел историю своего края, России, отсюда появляются в его стихах - часто самых с виду социалистических - христианские нотки. Оно - причина того, что его стихи о любви, о женщине и женской судьбе одновременно так земны и так возвышены.

"Отчина навек в моей крови.
Вот мой довод истинный и веский:
Издревле красив язык любви,
Вызревший в глубинке деревенской".

"Язык любви"

В стихах о строителях Московского университета, опубликованных 12.09.1948 года в газете "Строитель", молодой Георгий Волков пишет:

"Ой вы горы, Ленинские горы,
Сталин ранней утренней зарей
Всю страну окинув мудрым взором
Вас увидит в дымке голубой"

И, поверьте, это не его голос, это голос времени, партии, официальной печати и радио, общее место огромного количества стихов, написанных тогда. И большая часть той публикации - такова. Однако начинается она со строк:

"Лебеда, лебеда, лебеда,
Васильки да анютины глазки,
Но настанет то время, когда
Здесь поднимется город как в сказке".

И вот здесь всего в две строчки звучит то, что по-настоящему видит и чувствует сам автор. И не просто звучит, а музыкально - как многие из его будущих стихов. И мало того, что это точная картинка, переданная очень простыми средствами, - это еще и что-то будто знакомое с детства и увиденное снова - неистребимая, в три волны, лебеда с синими крапинами васильков и мелкими песочными пылинками анютиных глазок. И скоро ничего этого не будет - здесь "поднимется город как в сказке".

Если глобально взглянуть на время, в которое произошло становление Георгия Васильевича как поэта, можно почувствовать запрос этого времени к поэзии и литературе. Время великого слома прошло. Позади годы революции, Гражданской войны, Сталинских репрессий, полного отказа от православия и частичного возврата к нему в годы войны. Выросли и начали взрослеть люди, родившиеся уже при Советской Власти. Но, с одной стороны, - это время энтузиазма, когда казалось, что уж теперь-то мы возьмемся и построим социализм, рай на земле, а, с другой - жить в этом раю предстояло не только комсомольцам и коммунистам, но и верующим, и потомкам дворян, священников, лишенным избирательных прав, бывшим и настоящим репрессированным, людям неопределившимся и сомневающимся. Надо было выходить на улицы, на работу, на стройки, ехать на целину, жить единым социалистическим коллективом, а за спиной у тебя оставалась семья, жена, дети, папа и мама, их прошлое. Как все это

вместе собиралось уживаться? На каком языке все это обсуждать, как сопрячь вместе? Как в одном стихе, одном языке, одной жизни соединятся услышанные когда-то церковнославянские "скрижали" и социалистическая "НиГРЭС", а если соединятся, то что из этого следует? А, может, что-нибудь выбросить и не соединять? Я люблю свою малую родину, папу, маму своих предков, свою историю, - и - как напишут позже - "Мой адрес - не дом и не улица, мой адрес Советский Союз". Как это может быть одновременно? Лучшие стихи Георгия Васильевича - это его поиски ответа на эти вопросы. И поиски эти честные, потому что под его пером язык дает такие ответы, которых, может быть, - нам трудно теперь об этом судить - не всегда предполагает сам автор.

"Спят давно на погостах -
Далеких и близких
Спец и красный директор,
Землекоп и кузнец.

Прометеи уездные
Из глубинки российской,
Нам в наследство оставив
Свет горячих сердец".

В этих строках, да и во всем стихотворении "Три гудка", как в плавильном тигле спеклись и "погост", и "спец", и "уезд", и "красный директор". В нем больше того, что "сейчас", но и следы прошлого в этом "сейчас" тоже есть.

Больше обращено в прошлое близкое по содержанию стихотворение "Балахна". Поэт как бы оправдывает существование дореволюционной Балахны в сознании современников - с ее "солью на хлебе насущном", изразцами, расшивами, кружевами. И социалистическое настоящее здесь ("электроогни", комиссары, бумажный лист, в который можно запеленать всю планету) - продолжение прошлого, небольшая часть всей истории. Этот "недостаток" был отмечен в рецензии М. В. Шестерикова (ф. 1825 оп. 1 д. 86 л. 1-2). "Главные страницы истории Балахны - это наше, Советское время" - пишет в ней Михаил Васильевич, известный Горьковский поэт-коммунист. Но как выбросить 400 лет родной истории в противовес 40 (на тот момент) годам Советской Власти? "Твоей (Балахны - С.Ч.) истории негромкой мне дорог каждый поворот", - вот правда, от которой Георгий Васильевич не может отказаться, - и эти строки остаются в стихотворении.

В целом столкновение старого и нового, прорастания старого в новом, обновления привычного - тема многих стихотворений поэта - "Тополь", "Лошадь", "Дорога", "Гороховое поле". И старое, даже если уступает место, все равно остается в сердце, оно уступает внешне, но остается в памяти, рождает чувство, жизнь продолжается вместе с ним.

Когда же сиюминутное сталкивается с вечным, то побеждает вечное, что очень нехарактерно для ниспровергающей "соцреалистической" поэзии вообще. Я имею в виду известное стихотворение "Время". Несмотря на весь антураж того времени - "электромачты", "эпоху", "космодромы" - "Это ВРЕМЯ крутит Землю...", Время здесь - это не то, что тикает в ходиках, Время - это почти Бог, который определяет ход вещей, является первопричиной. А вообще-то ведущей должна была быть роль Коммунистической партии, которая в блоке с беспартийными подгоняла тогда - "Время, вперед!" Небольшое стихотворение создает впечатляющую картину преобразований, прогресса, движения вперед, но причина этого - Время. Так говорит нам текст. Трудно сказать, было ли это противоречие

эпохе осознанно заложено Георгием Васильевичем, или оно - еще один пример того, что настоящий поэт - это действительно средство языка, а не наоборот.

Стихотворения, посвященные теме семьи, - "Родительская суббота", "Певунья (маме)", "Отец", "Моей бабушке А.С. Шулындиной" - каждое хорошо по- своему. В "Певунье" удивляет сближение со стихотворением великого Дж. Китса "Как голубь из редеющего мрака...", посвященном бабушке английского поэта.

"В девичестве певала
на клиросе в хорах,
А как тебе поется
в небесных теремах?"

("Певунья")

"Там в единении с бессмертным хором
Воссторженной хвалой ты чтишь Творца..."

("Как голубь...")

Оба стихотворения оставляют чувство неразрывности связи с близким человеком, доброй памяти о нем, светлой печали.

"Удел твой видя просветленным взором
Зачем нам скорбью омрачать сердца?"

(Дж. Китс "Как голубь из редеющего мрака...", 1814, пер. С.Сухарев, 1980/86)

Стихотворение "Отец" опять же создает образ, нестандартный для советской поэзии.

"Он всю неделю дома не был
Из цеха шагу не ступил.
Съел пять картох, краюшку хлеба
И воду, как спасенье, пил.

Гудел мартен. И кровь гудела.
И закипала, как металл.
И потом исходило тело.
А он - кидал, кидал, кидал..."

Что же тут нестандартного? Это, вроде бы, типичный ударник социалистического труда, к тому же дело происходит во время войны, и, вроде бы так и должно быть согласно канонам того времени. Да, люди тяжким трудом ковали Победу в тылу (и, без сомнения, так и должно было быть), строили социализм в мирное время. Но здесь важен ракурс. Если большинство стихов того времени вытаскивали человека из семьи на улицы, на работу, на фронт, Георгий Волков возвращает этого могучего труженика домой, дает ему "полсуток" отдохнуть, потому что это - ОТЕЦ, потому что он нужен тем, кто ждет его дома, именно как ОТЕЦ, а не как кто-то другой. Это стихотворение - еще один "бой местного значения", который дает поэт эпохе, может быть, сам того не зная, но просто и искренне выражая свои чувства. И здесь "по ту сторону фронта" - не только советский социализм, но и общемировая тенденция разрушения семьи, ухода человека в другие структуры - в государство, производство, фирмы,

корпорации, ясли, детские сады; а по эту - детство поэта, его любовь к близким, понимание ценности семейных отношений. Необычна здесь и совсем не социалистическая метафора "как спасенье". Но о религиозной теме в творчестве Георгия Васильевича - немного позже.

В любовной лирике Георгий Волков воспевает теплое, нежное чувство к женщине. Ни в одном стихотворении этого направления нет повтора - это всегда новый оттенок, новая ситуация, новые отношения между людьми. Здесь и чувственная восторженность, юношеская влюбленность ("Дачница", "Снегурочка"), и возвышенное, отстраненное любование женской судьбой, умением противостоять невзгодам ("Ах, Ваша высокая светлость!", "Живут средь нас такие женщины", "Одна"), и благодарность за ту любовь, которой женщина может согревать от юности до преклонных лет:

"Как заплачу, затоскую,
Не стыдясь мужской слезы, -
Все седую прядь целую
Знаменитой той косы".

"Коса".

Мужчину и женщину в стихотворениях Георгия Васильевича почти всегда связывает крепкое, живое чувство. Хочется сказать "нормальное", "здоровое", но это очень приземленно для поэзии Волкова, его любовь - высокое чувство, а женщина - особое, возвышенное над миром существо. То, что в эпоху Тициана называли "любовь земная" и "любовь небесная" в его стихах соединены в одно. Но даже такие отношения не бывают простыми, каждый может играть в них сложную роль, даже высокая любовь (и высокая - особенно!) сопряжена с мучительными переживаниями

"Приговори меня к любви,
Я лишь одной тебе подсуден -
Пусть будет он суров и труден,
Свой приговор мне объяви...".
"Приговори меня к любви..."

Особый пласт составляет часть его пейзажной лирики, где женский образ либо так или иначе воплощен в природе ("На опушке, где роса как слезы...", "Среди дубов береза заплуталась..."), либо женщина возникает в только конце стихотворения - буквально за счет одного "ты", - и это меняет отношение к строкам, придает им новое чувство, новый смысл, наполняет созданный предыдущими строками мир любовью ("Звезда", "Иней", "Белоснежье")

"Недвижен воздух. Блесками искрится
Над нами высь, звонка и голуба.
Твои посеребренные ресницы
Дрожат и тают на моих губах".

"Иней" (окончание).

Одна из способностей поэта - вдыхать жизнь в образы, ставшие определенными культурными клише. У Георгия Васильевича оживает не только социалистически-фантазийная "Снегурочка", но и совсем уж покрытая за тысячелетия патиной "Нефертити". Пожалуй, в этом стихотворении соединились

все представления о женщине, которые мы можем встретить в лирике поэта. Это и чувственная возлюбленная:

"...Ты ждала. И глазами звала его,
Нетерпения не тая..."

"...Ах с каким озорством и страданием
Эти губы могли целовать..."

И "...славная очень женщина, и желанная мужу жена", и, конечно, мать:

"С той же болью и мукой извечными

(Уж на них-то Всевышний не скуп).

Ты рожала хорошеньких девочек

С очертанием маминых губ"

Хороший вкус, точность слова, идущее изнутри живое чувство позволили поэту не сфальшивить, прикоснувшись к такому общеизвестному общемировому сюжету, не сфальшивить и наполнить своим - своего места и времени - содержанием образ вечной женственности. Столь же удачно, и даже более тонко известное "Ехала Джоконда в электричке", ведь здесь "живет" не женщина, а лишь ее образ!

Я думаю, неправильно говорить о пейзажной лирике Георгия Васильевича только как о зарисовках и воспевании родных мест. Конечно, в "Инее" "картинка" кажется почему-то очень лукинской:

"Сухие залпы крепкого мороза
Пугают на рябинах снегирей.
Как белые фантазии, березы
Стоят на тихой улице моей".

Хотя каждый россиянин может примерить его к знакомым ему местам. Но и "грибные места" из стихотворения "По грибы" могут показаться знакомыми жителям Лукино:

"Вот оно! Глазам не верю я -
Знать, мои тревоги не напрасны:
Где была плантация моя -
Просека сквозной электротрассы".

Нет никаких сомнений, что поэт черпал вдохновение в знакомых с детства местах, искал в них отдыха, воспоминаний. У читателя всегда остается чувство какого-то "причащения" родной природой, единения с ней.

"Я хожу как хмельной от твоих верноподданных,
От твоих ослепительно милых берез"

("Вновь леса шелковистые флаги повесили...")

Но природа всегда находится у Волкова, все же, в сложных отношениях с человеком. Пейзаж, дерево, лес часто выступают метафорой человека, человеческого общества, отношений между людьми. Из-за этого получается двойная игра и не всегда просто разделить здесь людей и природу:

"Во всех перелесках
В молчаньи глубоком
Исходят березы
Мучительным соком.

<...>

А радость -
Она нелегко достается.
Радость слезами
Сперва обольется".

("Во всех перелесках")

Иногда деревья живут как люди - "Старая береза", "Среди дубов береза заплуталась". И вообще, в стихах Георгия Волкова все вочеловечивается и живет. Лодки видят цветные сны ("Лодки"). Сентябрь раздвигает плечами березки и ходит с кузовком ("Раздвигая плечами березки"). У ручья есть талант и душа, и он по-детски доверчив ("Лесной ручей") Это - древняя, может быть, близкая к языческой поэтика - "если у меня есть душа, то и у дерева душа - значит, дерево тоже человек". А что же за человек этот "Лесной ручей" - с талантом и душой ребенка? - Может быть, лирическое "Я" поэта? - И другие стихи - размышления о судьбе поэта, о творчестве и его истоках подсказывают нам, что да - это так.

Стихотворение "Не хочу быть ручьем иссякающим...", развивает полускрытую метафору "Лесного ручья" - "поэт (человек) - ручей". Но если уж ты ручей, то хочется быть полноводным, открытым солнцу, и

"...чтоб ты до закатной преклонности,
День за днем, от весны до весны
Изумлялась моей неуемности
И пугалась моей глубины..."

И никогда не иссякать, всегда быть способным дать что-то миру.

И еще из черновиков:

"Покамест жизнью дышит грудь
И бьется кровь в висках
Я не оставлю этот путь,
Не затеряюсь где-нибудь,
Как ручеек в песках"

Об истоках собственного творчества им написан уже упомянутый в этой статье "Язык любви", вот еще одна цитата:

"... Я мечтал о скрипке. И во сне
К струнам гордым прикасалось сердце.
И сегодня он поет во мне,
Тот смычок, не купленный мне в детстве".

Почти детская просьба звучит в коротком "Озари меня, вдохновение...

...Новой радостью озари.
Подари мне стихотворение.
Я прошу тебя, подари..."

За иронично-наивными строчками этого стихотворения чувствуется и опыт мучительных поисков слова, строки, образа, когда никакая работа не дает

необходимого результата; и радость озарений, - когда язык дарит поэту - только одному ему - какую-то свою неразгаданную еще никем тайну.

Чрезвычайно близок Георгию Васильевичу был образ Пушкина как поэта. В стихотворении "Поэт" Александр Сергеевич не назван, но легко угадывается. Упоение творчеством, счастье от возможности творить - основная тема стихотворения:

"Всю ночь - то радость, то печали.
В томленье звуков - до утра.
Еще присутствие пера
Так явно пальцы ощущали..."

"10 февраля", написанное о гибели Пушкина, оказалось пророческим и для Георгия Васильевича. Он, как и наш великий поэт, умер 10 февраля в Санкт-Петербурге.

Вера занимает особое место в творчестве Георгия Васильевича, в его мировоззрении. "Я, воспитанный на материалистическом миропонимании, не верил ни в магию, ни в мистику..." - рассказывает Георгий Васильевич в "Автобиографии". Но, скорее всего, это было не так (вообще-то христианин тоже не должен верить в магию и значительную часть того, что теперь называют мистикой). На тех же страницах в выражении "Слава Богу" слово "Бог" написано с большой буквы, как не написал бы материалистически мыслящий человек. Георгий Васильевич вырос среди верующих людей, вырос с ощущением причастности к чему-то единому, большему, чем мир и объединяющему все вокруг. Это подспудно чувствуется в его стихах, в тех же словах о родительском труде и благодарности за свое рождение. В открытую это проявится позднее, когда будут написаны "Душа", "Вознесение", "Крест". Но открытое высказывание в поэзии всегда менее интересно, чем метафорическое, иносказательное, где-то на грани понимания и восприятия. А таких моментов в поэзии Георгия Васильевича довольно много.

Прежде всего, ему присущ надвременной и надпространственный взгляд на мир, его мысль легко пробегает от каких-то надземных высот до бытовых подробностей и деталей. Он как бы знает, чувствует место и ценность каждой вещи, события, человека, - потому, что умеет посмотреть на него и вблизи, и с какой-то космической дистанции. Такой "угол зрения" подразумевает, что кто-то может оттуда посмотреть. Кто же это? Георгия Васильевич либо искал, - по мере взросления, - кто, либо знал, но не мог сказать прямо, поскольку вокруг процветал атеизм. Так, в стихотворении "Время" образ Времени как бы замещает, подменяет собой образ Бога, вся картина, созданная поэтом - как иллюстрация к какому-то "современному Сотворению Мира", включая "зажигание звезд" в последних строках.

Без этого умения посмотреть откуда-то из глубин Вселенной было бы невозможно стихотворение "Глобус". Оно построено на завораживающей игре ракурсов.

Если смотреть "сверху" -

"Сбитый с ритма дерзким обращением,
Грохнулся и треснул шар земной...
Хлынул Атлантический в расщелину,
Хрустнул полюс коркой ледяной..."

Если - вдруг - вблизи, то это треснул не земной шар, а глобус в руках мальчика:

"Катастрофой этой перепуганный,
Звонкий плач над глобусом пролив,
Мальчуган ладошками упругими
Сводит полушария Земли"

И снова - издалека:

"Залитый слезами, смехом, росами,
Как он удивительно красив
В шапке снежной, весь омытый грозами
Шар земной на Солнечной оси!"

Получается неразделимая двойная метафора "Земной шар - это Глобус" - "Глобус - это земной шар". С виду она даже банальна. Но ведь заканчивается стихотворение так, что хочется спросить: "Если Земной шар здесь - это глобус, то все понятно, но если Глобус - Земной шар, то кто этот мальчик?"

"Вижу как бока его покатые
Детскими слезинками дрожат,
И лежат на лопнувшем экваторе,
Словно обруч, - руки малыша".

Совершенно вневременная картина предстает перед нами в уже упомянутой "Нефертити". Кроме того, что сама Нефертити как бы наполовину - та, Египетская, а наполовину - такая, какой ее хочется видеть автору, в стихотворении присутствует еще и невозможный в Египетском мире "Всевышний", который тоже связывает современность и далекое прошлое, поскольку христианское, монотеистическое представление о Боге подразумевает, что Бог вечен, он есть в каждый момент и всегда, в вечности, вне времени. И в стихотворении он присутствует и тогда, и сейчас. Странным образом получается, что "Нефертити" написана в рамках христианских культурно-религиозных представлений.

Картина мира, создаваемая многими стихотворениями Георгия Васильевича, по сути религиозна. В ней почти всегда присутствует мысль, ощущение "Вот, посмотрите оттуда, откуда смотрит Он!" И этот "взгляд оттуда" задает ценность и место каждому описанному предмету, каждой высказанной автором мысли, каждому проявленному чувству.

Конечно, Георгий Васильевич Волков не был таким антисоветским литературным партизаном, который только и думал только о том, как эзоповым языком указать на недостатки Советского строя и отсутствие веры. Он был поэтом попросту человеческим. Он не мог отказаться от той естественной мысли, что у каждого человека есть место, где он родился, есть мама и папа, что есть любовь, что Земля - крохотная пылинка во Вселенной, а Советский Союз и его социализм - всего лишь часть этой пылинки и ее истории. И, как ни странно, такой взгляд на мир позволил ему избежать опасности превратиться в местячкового поэта, хотя он и воспевал свои (и наши) родные края.

Произошло это по той причине, что он родился с чувством, что все это - факт твоего рождения, твоя малая и большая Родины, твоя любовь, твоя эпоха - часть чего-то большего и имеет ценность и значение именно потому, что связано с этим большим. И поэзия Георгия Васильевича Волкова - это поиск этих связей. Воспевая свой край, своих родных и близких, свое время, он всегда говорил об этом большем - и потому он - большой, а не "малый" поэт. Его стихи рассказывают нам о нашем месте, нашей жизни в мироздании, - и нельзя не быть благодарным ему за это.

Автор благодарит заведующую отделом обслуживания Балахнинской центральной библиотеки им. А.С. Пушкина Е.В. Молоканову за работу с архивом Г.В. Волкова и предоставленные материалы.

С. ЧЕРНЯЕВ
Фото из семейного архива Волковых

Поделиться:


* вверх страницы *
РЕКЛАМОДАТЕЛЯМ


НАЦПРОЕКТЫ
Нижегородские предприниматели могут принять участие во встрече с гендиректором Корпорации МСП Александром Исаевичем 29 марта
В центр лазерной микрохирургии глаза нижегородской больницы им. Н.А. Семашко поступил новый операционный микроскоп
Нижегородские предприниматели приглашаются на Межрегиональный форум семейного бизнеса
Четыре туристических информационных центра Нижегородской области появится на региональном участке автомобильной трассы М-12
Более 300 предприятий представят свои вакансии на региональном этапе Всероссийской ярмарки трудоустройства в Нижегородской области

ПРОЕКТЫ РБ
Видеоприложение


Литературная страница
АрхивРекламодателямО газетеПодпискаПолитика ОПД и СОУТКонтакты
© МБУ "Редакция газеты "Рабочая Балахна"
При перепечатке материалов c сайта гиперссылка Рабочая-Балахна.РФ обязательна