15 декабря 2016 года в доме моей бабушки Анисьи Федоровны Пряниковой должно было быть много гостей: согласно паспорту, в этот день ее следовало поздравлять со 100-летним юбилеем! Но… гости не пришли. Почему? Потому что мы, ее родные, знаем, что когда-то давно паспорт она получала по «подругиной метрике»… Бабушка никогда не знала точной даты своего рождения, отмечала 12 января День Ангела святой мученицы Анисии и говорила, что родилась где-то в близкие к этой дате дни. В ее далеком детстве именно в День Ангела за большой деревянный стол садились все ее родные, и дед Никифор Васильевич, как самый старший, поздравлял маленькую внучку Анисью и дарил ей в ложке денежку: такой обычай был в этой дружной крестьянской семье.
Тайна, связанная с датой рождения бабушки, была разгадана мной только в феврале 2016 года, когда в метрической книге за 1915 год о родившихся в селе Вельдеманово Княгининского уезда я нашла запись: «Анисья. Месяца декабря 28 дня в селе Вельдеманово. Крещена месяца декабря 30 дня. Родители: крестьяне Федор Никифорович и Матрена Васильевна Лусьяновы…» По новому стилю, соответственно, это 10 и 12 января. Так, 10 января 2016 года нами было пропущено 100-летие нашей бабушки…
Пытаясь разгадать одну семейную тайну, я неожиданно наткнулась на целый ряд других… Та метрическая книга, в которой нашлась запись о рождении бабушки, была оформлена в молитвенном доме старообрядческой общины «Поморского брачного согласия» села Вельдеманово. Подписал правильность записи председатель общины Никифор Васильевич Лусьянов - дед моей бабушки. Кроме того, оказалось, что молитвенный дом, богослужения в котором посещали чуть меньше половины жителей села, был построен Н.В. Лусьяновым на своей усадьбе. В Нижегородском архиве сохранились «Прошение Совета общины» за подписью председателя Н.В. Лусьянова и «Указ о рассмотрении дела о разрешении образования общины старообрядцам «Поморского брачного согласия» от 1908 года.
Этот молитвенный дом бабушка всю жизнь называла «молельней». Вот что она рассказывала: «В церковь ходили больше половины жителей села. А где-то третья часть села были староверами, в церковь ту не ходили. Были крещены в старую веру и все члены нашей семьи. Мы ходили молиться в староверскую молельню – специальную избу, в которой никто не жил, только висели иконы. Старая вера очень строгая, когда молишься – не повернись. Для меня, девчонки, очень подвижной, это было трудно…»
Семья, в которой родилась бабушка, была не только очень верующей, но и исключительно трудолюбивой: «Мы имели лошадь, корову, пчельник – 20 ульев, несколько овец, кур. Земли было как у всех, но отец брал у бедняков в «аренду», половину выращенного урожая мы отдавали им, другая половина оставалась нам. Сажали рожь, пшеницу, овес, просо, лен, картошку. Лен выращивали на холсты. Сначала его сеяли, пололи, затем дергали – сразу весь куст. Связывали снопы. Эти снопы колотили, чтобы получить льняное семя. Семя отдавали на маслобойки: там из него выжимали масло. А сами снопы расстилали, сушили, мяли в «мялках», а затем пряли на гребнях. Из этой пряжи на «стане» (ткацкий станок) мама делала холсты. А затем прямо из неокрашенных холстов шила рубашки.
Семья наша жила вместе с родителями отца. Дядя Иван Никифорович (брат отца) был старшиной – управлял целой волостью. В нее входило где-то 10 сел и деревень. Дядя (звали его ласково: папаша) был за отца: отец долго служил в армии. Он был призван перед Первой мировой войной, прошел всю войну…» Дядю Ивана Никифоровича Лусьянова бабушка очень любила и часто его вспоминает. Был он человеком добрым, умным, справедливым. Пользовался Иван Никифорович авторитетом и у своих земляков. Он входил в состав Княгининского уездного земского собрания, был членом землеустроительной комиссии, в марте 1917 года, после свершения буржуазно-демократической революции, вельдемановцы избрали его председателем местных Советов. Но Временное правительство не справилось со своей руководящей ролью, и в начале ноября 1917 года к власти пришла партия большевиков…
Об этом времени бабушка рассказывает так: «Отец вернулся, когда мне было 6 лет. Начал обучать молодежь военному делу. Жили трудно. Кур держали много, а яиц не давали, только в праздник по 1-2 яйца, остальные продавали. Покупали обувь и верхнюю одежду. А мед и зерно продать не могли: все у нас забирали. Новая власть мучила налогами. В деревне была школа - четырехлетка. В 7 лет я пошла учиться. В школу ходила только 1 год – научилась писать и читать. Больше меня в школу не пустили: нужно было помогать старшим…» Мне всегда было непонятно, почему ее родные, люди грамотные, много повидавшие и понявшие в жизни, бабушку «не пустили в школу». В этом тоже есть какая-то своя тайна. На дворе стоял 1924 год…
А в конце 1927 года 15 съезд ВКП(б) принял специальную резолюцию по вопросу о работе в деревне. В ней в качестве перспективной задачи намечался постепенный переход к коллективной обработке земли. Повсеместно стали создаваться колхозы и совхозы. В ходе массовой коллективизации была проведена ликвидация кулацких хозяйств. «Мне было примерно 14 лет, когда судили Ивана Никифоровича: дом отобрали, его отправили на «выселки» в Чебоксары, где он стал работать на мельнице, а его детей приютили в Балахне знакомые. Папаша проработал на выселках года три-четыре. Отпустили его на волю умирать. Из Чебоксар к родным он добирался на пароходе, здоровья доехать до жены уже не хватало. Он сошел в Балахне, где находились его дети. Прожил у дочери два-три дня и умер. Похоронен Иван Никифорович у церкви в Кубенцево.
А спустя несколько дней после ареста папаши пришли раскулачивать и нас. Мы уже ждали этого. В конце лета днем зашел в дом мужчина, плохо одетый, наш знакомый. Раньше он пастухом был. Не предъявил никаких документов, лишь передал устный приказ из сельсовета о выселении из дома за 24 часа. Собрали мы вещи: взяли лишь одежду и ушли из родного дома. Приютили знакомые, пустили в старую худую избу. На другой день отца вызвали в сельсовет, отправили его в Горький и посадили в тюрьму. Мама осталась ни с чем, и четверо детей на руках, да старый отец. Чудом сохранились два мешка ржи, что были на мельнице, и погреб картошки…»
Нельзя передать словами, что чувствовали эти люди: их не только лишили собственности, но и отстранили от общественной и трудовой жизни, окружили презрением общества. Бабушка вспоминала: «На вечерке понравилась парню Александру. Мне было 17 лет, ему – 22 года. Через две недели заслал он сватов. Приехали, просватали. На каждую девку, когда та выходит замуж, давали родители в то время норму – мешок зерна. У мамы не было этой нормы, отдала меня без нормы. Свекровь укоряла: «Сами без хлеба, и невестка – беднота…»
Согласно архивным документам, первый раз отец бабушки Федор Никифорович Лусьянов был осужден в 1930 году за саботаж хлебопоставок и выслан на три года в Томский спецпоселок. Второй раз ордер на обыск и арест ему был предъявлен 3 сентября 1937 года. Из протокола заседания тройки Управления НКВД по Горьковской области: «Систематически занимался контрреволюционной агитацией, распространяя клеветнические слухи о голодной жизни рабочих и крестьян в СССР. Приговор: 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Великая Отечественная война прошла мимо него. Но, по рассказам Федора Никифоровича, о ее ходе в лагере было известно многое. Даже карта сражений была нарисована на стене и постоянно обновлялась. Возникает вопрос: как, откуда осужденные могли знать о прошедших и предстоящих боях? Ответ прост: НКВД работал и в годы войны. Исправительно-трудовой лагерь исправно пополнялся новыми жертвами – бойцами и командирами…
Но война все же не обошла стороной семью бабушки. Ее муж Александр Данилович Пряников работал в третьем цехе дзержинского завода «Капролактам». Она вспоминала: «Третий цех был очень вредным. В этом цехе варили иприт, которым начиняли бутылки для уничтожения танков. Работали только по шесть часов через двое суток и обязательно в противогазе. За годы войны Александру приходили три повестки на фронт, но директор завода не отпускал: производству требовались специалисты. За вредную работу ему давали талоны на обед в заводскую столовую. Питание по этим талонам было усиленным: суп и второе с мясом или рыбой, и третье. Когда были выходные дни, все равно ходил обедать в заводскую столовую: талоны выдавались на каждый день.
Где-то через год работы в этом цехе у мужа начали появляться признаки отравления. Начал кашлять, покраснели глаза, охрипло горло. Только около двух лет он смог проработать на этом производстве. Дальше – постоянные больницы…» Муж бабушки умер в январе 1951 года, а в марте родилась ее последняя дочка. Детей стало четверо, старшей – 12 лет. Казалось, что жизненным испытаниям не будет конца. Старый худой дом, который было невозможно протопить, большой сад с вишнями, требующий постоянного ухода, и работа почтальоном… Этому набору трудностей противостоял лишь сильный характер женщины-матери. И бабушка выдержала: подняла старших детей на ноги, отправила учиться в г. Горький. А с младшей, которой было к тому времени 13 лет, бабушка решила уехать к родным в Балахну.
И с 1964 года ее судьба и судьба всех ее детей связана с этим городом. «Собирались мы с Алей пожить в квартире, а купили опять дом. Домишко этот стоял на улице Розы Люксембург. Уж больно яблони нам понравились около дома: три, и стояли все усыпанные яблоками. Очень урожайная земля была. Устроилась я работать в столовую «Пельменная» и проработала там 15 лет…» Так, город Балахна с маковками церквей и историей, уходящей в глубокую древность, стал родиной для большинства внуков, правнуков и праправнуков моей бабушки. Когда-то она была одна, сейчас нас восемнадцать.
10 января 2017 года моей бабушке Анисье Федоровне Пряниковой исполнился 101 год. И впервые мы все пришли поздравить ее в тот день, когда она действительно родилась. А тайн, требующих исследования, в семейной истории еще много.
15 декабря 2016 года в доме моей бабушки Анисьи Федоровны Пряниковой должно было быть много гостей: согласно паспорту, в этот день ее следовало поздравлять со 100-летним юбилеем! Но… гости не пришли. Почему? Потому что мы, ее родные, знаем, что когда-то давно паспорт она получала по «подругиной метрике»…
